Сообщений в теме: 48

[Magnetto]

Сюда будем копировать ЛИТЕРАТУРНЫЕ рассказы, (никаких цитат ЖЖ, из книг по соблазнению, за это будем строго наказывать) которые просветляют людей, делают их лучше. Что бы форумчане не лазили по инету, в его поисках, а могли все почитать на форуме. ВНИМАНИЕ! Обязательно, оформляем так ©имя автора (если известен) Название рассказа.

[Magnetto]

( автор, не известен)

Я тебя люблю

9 класс

Когда я сидел там, в классе Английского языка, я смотрел на девушку, сидевшую впереди. Она была для меня так называемым “лучшим другом”.

Я долго смотрел на нее, на ее шелковистые волосы, и так хотел, чтобы она была моей. Но она не замечала моей любви, и я знал это. После урока, она подошла ко мне и попросила конспекты лекций, что пропустила за день до этого. Я отдал их ей. Она сказала “спасибо”, и поцеловала меня в щечку. Я хотел ей сказать, что я хочу, чтобы она знала, что я не хочу быть просто друзьями. Я люблю ее, но я так стесняюсь, и я не знаю почему.


10 классТелефонный звонок. На другом конце провода - она. Она в слезах, между всхлипываниями я слышу, что ее любовь разбила ей сердце. Она просит прийти, потому что не хочет оставаться одна, и я пришел. Когда я сидел на диване около нее, я смотрел в ее красивые глаза, желая, чтобы она была моей. После двух часов просмотра фильма и трех пачек чипсов, она решила лечь спать. Она глянула на меня, сказала “спасибо”, поцеловала меня в щечку. Я хотел ей сказать, что я хочу, чтобы она знала, что я не хочу быть просто друзьями.

Я люблю ее, но я так стесняюсь, и я не знаю почему.

11 класс

За день до школьного бала она подошла к моему шкафчику. “Мой парень заболел” - сказала она,- и он не поправится к завтрашнему дню. У меня в то время не было девушки, и к тому же в 7 классе мы пообещали, что всегда будем помогать друг другу. Поэтому мы пошли на бал, как “лучшие друзья”. Той ночью, после окончания праздника, я стоял перед ней около ее дома. Я смотрел, как она улыбалась и глядела на меня своими кристальными глазами. Я хотел, чтобы она была моей. Но она не замечала этого, и я знал это. Затем она сказала - “я замечательно провела с тобой время, спасибо!”, и поцеловала меня в щечку. Я хотел ей сказать, что я хочу, чтобы она знала, что я не хочу быть просто друзьями. Я люблю ее, но я так стесняюсь, и я не знаю почему.

Выпускной день
Прошел день, затем неделя, потом месяц. Не успел я, и моргнуть, уже был выпускной. Я смотрел, как ее совершенное тело, подобно ангелу, летит к сцене за дипломом. Я так хотел, чтобы она была моей. Но она не замечала моей любви, и я знал это. До того как все разошлись по домам, она подошла ко мне в своем сказочном белом платье и шляпке, и заплакала, когда я обнял ее. Затем она опустила свою голову мне на плечо, сказав - “ты мой самый лучший друг на свете, спасибо тебе!”, и поцеловала меня в щечку. Я хотел ей сказать, что я хочу, чтобы она знала, что я не хочу быть просто друзьями. Я люблю ее, но я так стесняюсь, и я не знаю почему

Несколько лет спустя

Сейчас я сижу на церковной скамье. Та девушка выходит замуж. Я только что видел, как она сказала “Да” и вошла в ее новую жизнь вместе с другим человеком. Я хотел, чтобы она была моей. Но она не замечала этого, и я знал это. Но перед тем, как она уехала, она подошла ко мне, сказав - “Ты пришел!!! Спасибо!”, и поцеловала меня в щечку. Я хотел ей сказать, что я хочу, чтобы она знала, что я не хочу быть просто друзьями. Я люблю ее, но я так стесняюсь, и я не знаю почему.



Похороны

Годы пролетели. Я смотрел вниз на гроб, в нем лежала девушка, которая всегда была моим лучшим другом. Они читали дневник, который она вела все годы своей школьной жизни.

Вот что там было написано:

Я смотрела на него, желая, чтобы он был моим, но он не замечает моей любви, и я знаю это. Я хотела сказать ему, что я хочу, чтобы он знал, что я не хочу быть просто друзьями. Я люблю его, но я так стесняюсь и не знаю почему.

Я бы так хотела, чтобы он сказал мне, что любит меня!!

[Magnetto]

©Дмитриев И.Д. Соси

Расслабиться на жестком сидении старого троллейбуса становится легко, если не поспать пару суток. Рогатая машина, которая честным трудом заслужила пропуск в троллейбусный рай еще лет десять назад, дергалась, двери стучали, как кости скелета в деревянном ящике, гудение двигателя напоминало вопль измученной души, неспособной обрести покой и обреченной скитаться по дорогам города в разъедаемом коррозией, провонявшем горелой электропроводкой, мочой, потом и блевотиной, теле.
Июльская жара превратила салон ржавого труженика в духовку. Маленькие окна были предусмотрительно заклинены кусками резиновых трубок, видимо для того, чтобы сберечь температуру, способствующую лучшему прожариванию пассажиров. Люки в потолке не открывались. Я не помню, как оказался на жестком, нагретом солнцем, дерматиновом сидении. Жар искусственной кожи, проник сквозь тонкую ткань летних брюк, обжигая задницу, защищенную лишь тонкой темной синтетикой. К сожалению, трусы остались в раздевалке на работе. Я вспомнил, как стоял под тугими струями чуть теплой воды и подумал о том, как хорошо, что надел сегодня черные брюки.
Домой не хотелось. Качая головой в такт тряске, я думал о том, что нужно позвонить кому-то из друзей, собрать компанию и махнуть в ночной клуб до утра, но в неизбежной перспективе возвращения домой на рассвете, усталым, отравленным алкоголем или чем-то покрепче, было что-то вампирское. А ведь завтра на работу. Может, поехать в гостиницу, или снять квартиру? Я знал, что не усну в нашей кровати. Дорогая, ручной работы, с высокой резной спинкой, она из площадки для игр превратилась в орудие пытки. Я пробовал заснуть на ней после ухода Касси, но не смог. В зеркалах на потолке я отражался, словно ампутированная конечность, которую забыли на операционном столе.
Ее звали Саша, но она всегда представлялась Кассандрой, или Касси. Нежные глаза, кроткие, но способные гореть гневом, божественная фигура и то, что она могла в постели - все это сладко одурманило меня. Она была прекрасна в любое время суток, независимо от наличия макияжа, одежды, настроения и усталости. Вечерний наряд, открывающий загорелое тело настолько, что места для полета фантазии просто не оставалось, простое белое платье, в котором она танцевала на лугу во время нашего последнего пикника - все лишь подчеркивало ее красоту. Но больше всего я любил, когда одежда на ней отсутствовала. В такие моменты глазам открывалось все великолепие ее тела, пальцы, казалось, гудели от прикосновений к теплой коже, губы касались самых сладких тайн. В моменты апогея нашего единения она громко кричала от наслаждения, тем самым окрашивая мои ощущения в невиданные цвета, придавая им неповторимый вкус.
Она была умна. Училась на экономическом факультете университета, но могла безо всякого напряжения беседовать о философии, литературе, тенденциях развития общества, обсуждать мировые проблемы, все, что угодно. Я не мог понять, почему такая девушка выбрала меня. Да, по современным меркам я был непозволительно успешным, но это было результатом везения. Устроился на хорошую работу, был на ней эффективен, получал за это адекватные деньги и многое мог себе позволить.
Когда проходит череда юношеских метаний, мужчина создает семью с той женщиной, которая ему по карману. Женщина же ищет, кому продать свою молодость, причем за максимальную, зачастую спекулятивную, цену. Касси стоила дорого, но для меня это не было проблемой. Я повысил свою эффективность, стал больше работать и не отказывал ей ни в чем. Что угодно, только бы не прекращались наши уютные дискуссии по вечерам, только бы иметь возможность выходить в свет с этой смуглой королевой и чтобы по ночам она была все так же нежна.
Мы прожили вместе чуть больше года, но я не подозревал, что все это время Кассандра не снимала свою кандидатуру с аукциона, который с древних времен является частью отношений мужчины и женщины. Три дня назад молот аукциониста упал на деревянную подставку с криком "Продано!" и она ушла. Осталась лишь записка и пустота в ящике секретера, где раньше лежали мои сбережения.
"Я ухожу. Чао! Касси".
Ровный, четкий почерк записки говорил о том, что она не волновалась. Стоя над листком, я пытался разобраться со своими чувствами. Хотелось разозлиться, но не получалось. Хотелось куда-то идти, ехать, бежать, но зачем? Хотелось отомстить, но причины не было - спрос и предложение, Вася, всего лишь спрос и предложение, ничего личного, ага.
Помню, как опустился в кресло и обвел взглядом комнату. Я удивился тому, как быстро все вокруг изменилось, стало чужим и пугающим. Одного взгляда на кровать было достаточно, чтобы понять, что из ложа любви она превратилась в стол вивисектора и если на нее лечь, зажимы воспоминаний уже не выпустят никогда. Но я все же лег. Ненадолго. Страх и одиночество пронзили грудь, сжали сердце, заставили вскочить. Я не мог оставаться один. Сбежал в ночной клуб.
Там я встретил Касси. Моя любовь, моя королева, моя блистательная звезда сверкала теперь в зоне для особо важных персон, рядом с местным банкиром Вахтангом Беридзе, в окружении охранников, которые в своих пиджаках были похожи на пингивнов-переростков.
Тогда осознание происходящего пришло, как анестезия. Со своими деньгами, Беридзе мог получить любую женщину. Он пришел на аукцион и перебил мою цену. Все чувства исчезли.
Боль затаилась дома. Я не мог есть и пить. Мысли о ней. Я запретил себе спать, наливался кофе, как комар - кровью, потому что сны были тоже о ней. Вот она танцует на лугу, в простом белом платье, а вот мы в ресторане. На мне дорогой костюм, Кассандра в коротком, открытом вечернем платье, на шее золотая цепочка с маленьким бриллиантом, цвет золота оттеняет смуглую кожу, бриллиант в ложбинке между упругих грудей заманивает взгляд все глубже и глубже...
- Вы посмотрите на него! Василий, как тебе не стыдно?
Оказывается, сморенный тряской и духотой, я успел задремать и снова увидел сон о ней. Не нужно было смотреть, чтобы понять, как на него отреагировало тело - член натянул тонкую ткань брюк, напоминая маленький, готовый к пробуждению, вулкан.
- Сейчас же уступи место беременной женщине! - снова потребовал голос.
Пока я дремал, троллейбус заполнился людьми. Толпы и давки не было, но все сидячие места были заняты, а рядом со мной стояла не одна беременная женщина, а целых две. Обе молодые, дорого одетые, было не ясно, как они оказались в этой духовке на колесах. Их разговор крутился вокруг того, как бы поплотнее прижать мужчину к ногтю с помощью беременности и последующего рождения ребенка. Внезапно я разозлился на них и уже не видел ничего человеческого в их ярко накрашенных лицах, не умилялся округлыми животами, не проникался сочувствием к страданиям вцепившихся в поручни рук с гелевыми ногтями и окольцованными золотом пальцами. Меня не трогали муки ног, стоящих на тряском полу, опирающихся на тонкие двенадцатисантиметровые "шпильки". Насколько я знаю, беременным женщинам носить высокие каблуки не рекомендуется. Да это и не женщины. Молодые самки, у которых мозгов меньше, чем у их же собственных эмбрионов. Как такое может быть? Не знаю, но уверен, так и есть.
- Васили, ты собираешься уступать место, или нет? - продолжал настаивать голос и я перевел мутные сонные глаза на его обладательницу.
Мы с Аней учились на одном курсе университета, оба считались аутсайдерами, но по разным причинам: я - потому, что не участвовал в общественной жизни курса, почти целиком состоявшей из пьяных посиделок в общежитии, она - из-за своей внешности. Длинные черные волосы, собранные в хвост, простые кофты, блузки и длинные юбки, купленные на рынке, а не в модном бутике, отсутствие макияжа на некрасивом лице, темные тени под постоянно тревожными глазами не могли обеспечить ей место в ряду наших общих сокурсниц, размалеванных и разодетых на деньги родителей и любовников. Они всегда жестоко травили ее. К третьему курсу Аня превратилась в невзрачный призрак, проскальзывающий вдоль стен в коридорах и не осмеливающийся ни с кем встречаться глазами. Я не сочувствовал ей, порой даже принимал участие в общей травле, внося в грубые издевательства сокурсников элементы ядовитого цинизма.
Мы ни разу не виделись со дня выпуска. Аня практически не изменилась, разве что тени под глазами стали глубже, чуть ниже опустились углы рта. Одежда была все того же стиля и все так же беспокойно метались туда-сюда тревожные глаза.
- Здравствуй, Аня, - сказал я. - Давно не виделись. Как дела?
- Все нормально, - бросила она. - Вася, ты вставать собираешься?
- Конечно, нет, Анечка, - ответил я. - Тем более что уже стою. Частично.
И взглядом пригласил ее взглянуть туда, где никак не хотел успокоиться мой брючный вулкан. Она проследила за направлением моего взгляда и покраснела. Беременные самки тоже взглянули вниз, их глаза сверкнули двусмысленным интересом. Черт, обеим ведь рожать скоро, о чем они думают?
- Извращенец! - взвизгнула Аня. - Расселся тут, смотришь на беременных женщин и получаешь удовольствие?
- Вовсе нет, - ответил я со спокойной улыбкой. - Я не вижу здесь беременных женщин. Это, скорее, самки...
Не надо было этого говорить. Перенаселенный досужими пенсионерами троллейбус взорвался воплями негодования. Не по возрасту, активные старушенции рассказали о том, что я рассевшийся интеллигент, извращенец, сексуальный маньяк. Хорошо, что ехать оставалось всего две остановки и, задействовав весь запас цинизма, я продолжал сидеть, мило улыбаясь гневным бабулькам и тихо подгавкивающим дедушкам. Когда пришла пора пробираться к выходу, я встал и что-то тут же ткнулось в ладонь. Это был листок бумаги, который сунула мне одна из беременных самок. Я взглянул на нее. Она подмигнула.
Покинув троллейбус, я глубоко вдохнул. Воздух был горяч, пропитан выхлопными газами, но казался слаще олимпийского нектара. Потом я взглянул на записку. "Позвони мне. Лена". Ниже следовал номер телефона, и можно было с полным основанием утверждать, что он принадлежит самке, сунувшей мне записку. Когда же она успела написать ее? Стоя на "шпильках" в троллейбусе и цепляясь обеими руками за поручни? Вряд ли. Да и почерк ровный. Выходит, она написала ее заранее. И, скорей всего, не одну.
- Вот же дрянь, - сказал я вслух и полез в нагрудный карман за сигаретами.
- Сам ты дрянь, - раздалось за спиной.
Я обернулся и увидел Аню.
- Это я не тебе, - сказал я.
- Ну да, - оскалилась она, - а кому?
Я показал ей записку.
- Телефон, - протянула Аня.
- Это телефон одной из твоих подзащитных из троллейбуса, - сказал я. - В руку сунула, когда я выходил. Как тебе такое?
Она неловко замолчала. Я ждал.
- За что ты так не любишь людей, Вася? - спросила она через несколько секунд.
Я громко расхохотался, задрав голову к небу.
- Это, как говорили у нас на факультете, тема для отдельной дискуссии. Я не чувствую себя готовым к ней здесь и сейчас. Но, если ты очень хочешь знать ответ - милости прошу в гости. Здесь недалеко. Выпьем, расслабимся и поболтаем, а то, после рабочего дня, ноги совсем не держат.
- А твоя жена не будет возражать? - Аня очень любила спорить, но, видимо, опасалась визита в дом к одинокому мужчине.
- Я не женат, - ответил я и подумал, что она, должно быть, еще девственница. Невзрачная внешность, тяжелый характер - кто на такую полезет?
- Ну, не жена, так девушка, - буркнула она.
- И девушки тоже не имеется. Идешь?
Не дожидаясь ответа, я развернулся и ступил на лестницу подземного перехода. Аня догнала меня через мгновение, стараясь идти так, чтобы дымок сигареты не попадал в лицо и на одежду.
- Я совсем потерял тебя после университета, - в бетонной кишке перехода мои слова звучали гулко. - Что нового в жизни?
Меня не интересовал ответ на этот вопрос, гораздо больше хотелось понять, зачем я пригласил ее домой. После нескольких бессонных ночей, тяжелых рабочих дней и перепалки в троллейбусе, разумнее всего было завалиться спать, но оставаться одному в пустой квартире, богатое убранство которой теперь стало бессмысленным и пугающим, не хотелось. Когда мы подошли к двери квартиры, я уже знал, что Аня за эти годы успела получить второе высшее образование на факультете философии, окончила аспирантуру и сейчас занималась подготовкой диссертации. Жила она все так же, с мамой, в маленькой квартире неподалеку. Ни мужа, ни любовника не было.
Я щелкнул замком, открывая стальную дверь. Пропустив Аню, чуть задержался на пороге, глядя на ее реакцию.
Да, я гордился своей квартирой. Сейчас никто бы не подумал, что это - та самая, обгорелая халупа, купленная у старой алкоголички два года назад. Все здесь было ультра: новое, современное, долговечное. Дорогая отделка, мягкие ковры, строгая, солидная мебель. Диван и мягкие кресла раскрывали объятия, сулили отдых и покой. Техника? Любая! Стиральная и посудомоечная машины, микроволновка, кондиционер, в зале - огромная плазменная панель с домашним кинотеатром, компьютер, уйма мелкой техники - все, что только можно пожелать. Ане было, от чего замереть в коридоре.
- Ого, - выдохнула она.
Я улыбнулся за ее спиной. Во всей этой роскоши главным было ее происхождение от моих, честным и тяжелым трудом заработанных денег. Этот факт был основной причиной моей гордости.
- Нравится? - спросил я и указал на мягкое кресло, - присаживайся.
Она села, продолжая таращиться по сторонам. Я нашел пульт от музыкального центра, и комнату заполнила легкая музыка.
- Отдохни, а я пойду, приготовлю чай.
- Не нужно, - проблеяла она.

[Magnetto]

В кухне я щелкнул кнопкой электрического чайника, достал из шкафчика вазу с печеньем. Побросал в чашки чайные пакетики, залил кипятком, поставил их на поднос, где уже стояла сахарница, отнес все это в комнату, на стеклянный столик. Придвинув к нему мягкое кресло, я расположился напротив Ани. - Угощайся. Горячий чай в жару - не лучший напиток, но, за спиной уже еле слышно шипел кондиционер, охлаждая воздух. От крепкого напитка у Ани засверкали глаза, она стала грызть печенье, роняя крошки на кресло и ковер. Я наблюдал за ней, откинувшись в кресле, держа в руках свою чашку. - Итак, - я подался вперед, - тебя все еще интересует, почему я не люблю людей? Ее рот был забит печеньем, она утвердительно кивнула и что-то промычала, стараясь дожевать побыстрее. - Анечка, я люблю людей, - сказал я, улыбнувшись. Она отхлебнула чай. - А не скажешь. - Естественно. Ты же не видела, как я отношусь к людям, - я подчеркнул последнее слово. - Как это не видела? - удивилась она. - Насмотрелась достаточно. В университете и сегодня, в троллейбусе... - А, ты об этом, - протянул я. - Разве эти дамочки в троллейбусе - люди? По мне, так это беременные самки человека. Животные. - Ну вот, а говоришь, что любишь людей, - фыркнула она и усмехнулась, пренебрежительно и с превосходством. - Ты не поняла, - я был само терпение. - Две беременные самки человека, которых, невесть как, занесло в троллейбус. Ты ведь их сама видела. Как они были одеты? Да у каждой только сумочки стоят столько, сколько я за полгода зарабатываю! Я, конечно, не знаю, как они оказались в общественном транспорте, но могу предположить, что у одной сломался "бентли", а у второй - "порше". Такси они не вызвали, потому, что не знают телефонов, ибо зачем тебе телефон такси, когда есть "бентли" или "порше"? А на маршрутном такси не поехали, потому, что маршрутов не знают. А троллейбус всем знаком с детства... Она повела головой и нахмурилась. - Не понимаю, куда ты клонишь. - Сейчас поймешь, - успокоил я. - Продолжим рассуждения. Итак, они в троллейбусе. Я, прожженный мизантроп, не уступаю им места, а, когда встаю, одна из них сует мне написанную заранее бумажку с именем и номером телефона! Зачем? Ей нечего было сказать. Такое случалось часто: ратующие за высокий уровень общественной культуры, морали и черт его знает, чего еще, люди, всегда умолкают, когда кто-то стаскивает их за хвост с дерева теоретического человеколюбия. - Возможны два варианта, - сказал я, не выдержав паузы. - Первый: она рассчитывала, что я позвоню, она получит номер моего телефона, который передаст своему, несомненно, богатому и влиятельному супругу, попутно рассказав о моей бестактности. На следующий после звонка день, на моем пороге будут стоять крепкие ребята, желающие перевоспитать хама. Но этот вариант вряд ли возможен - злости или чего-то подобного в ее взгляде не было. Зато было что-то, что приводит нас ко второму, более вероятному варианту: эта особа рассчитывает развлечься со мной за спиной своего богатого, влиятельного, но, скорее всего, давно утратившего мужскую силу супруга, после того, как новорожденный будет передан в заботливые и хорошо оплаченные руки нянек. Или еще до того... Аня молчала, отводя глаза. - А ведь сколько всего сказано о радости материнства, - я уже не скрывал едкого сарказма, - о высокой миссии матери, о почетной обязанности воспитания из ребенка полноценного члена общества, о том, что ребенок есть плод любви, продолжение своих родителей. Какой любви? Ребенок, в данном случае, это клей, гвоздь, якорь или поводок. Крепежное средство, единственная задача которого - прикрепить к себе богатого мужа, взять его под контроль, упрочить свое положение в его доме. На худой конец, можно получить неплохие алименты, которые позволят мамаше не работать. - Откуда ты знаешь, что все именно так? - вспыхнула Аня. - Ты знаешь этих женщин? - Нет, - ответил я. - Мне, конечно далеко до седых мудрецов, но я живу с открытыми глазами, на которых нет очков, розовых или салатных - никаких нет. И примеров, подтверждающих мою правоту, очень много. Да, в случае именно этих женщин, я могу быть неправ, но вероятность этого ничтожна. - Но ведь она есть, - Аня вцепилась в последнюю фразу. - Вероятность невероятного всегда есть, - ответил я. - Но это не меняет порядка вещей. Современные женщины на каждом шагу голосят о своих правах, которые используют для достижения мелочных целей, причем самыми низменными способами. - Так что же нужно, чтобы изменить этот порядок вещей? - спросила Аня. - Зачем менять? С ним нужно жить! - я вскочил и прошелся по комнате. - Смазливая морда, красивая грудь, круглая задница и длинные ноги могут обеспечить женщине сытую жизнь в доме богатого мужчины, возможность пользоваться его деньгами, связями, управлять им. В этом нет ничего плохого. Но все это не может обеспечить ей моего места в троллейбусе, даже будь она беременна целым полком! И она должна знать это, понимать и не претендовать на мое сострадание. И я, с победоносным видом плюхнулся обратно в кресло. - Вот оно что, - радостно сказала Аня, - ты просто злишься на богатых женщин... - Протестую! - я вскинул руку. - Эти особи - не богатые женщины. Богаты их мужья. Женщина может называться богатой, только если сама заработала свое состояние. Причем не только умением растопыривать ноги, раскрывать рот или раздвигать ягодицы, а еще и трудом. Богатая женщина сама распоряжается своими деньгами, а не получает подачки от мужа, Аня. Чувствуешь разницу? - Думаю, что да. - Вот. И, если бы передо мной стояла такая женщина, а не размалеванный инкубатор с богатой отделкой, я бы уступил ей место с радостью. Но такие в троллейбусах не ездят, ибо знают телефоны такси и направления "маршруток". - Нельзя так, Вася, - беспомощно сказала Аня, - эти две девушки, они ведь тоже люди. Беременным всегда тяжело, независимо от общественного положения. - А почему их беременность должна быть моей проблемой? - спросил я. - Только потому, что она видна невооруженным взглядом? Но ведь не я же... э... причина их состояния. Может быть, я не спал трое суток и мне тоже тяжело стоять? - Но ведь ты мужчина... - Но ведь у нас вроде как равноправие... - Да, - согласилась Аня, - но обязанности разные. Мужчина - труженик, защитник и добытчик, женщина - хранительница домашнего очага... - Вот и пусть сидят и хранят его, - перебил я. - И в город не выходят. - Может, им в женскую консультацию нужно было. - По маршруту этого троллейбуса только кожвендиспансер, - снова перебил я, - Аня, твои аргументы неубедительны. - Я заметила, - сказала она. - Ты просто зол на таких, как они. Она была права, хоть и не до конца. Каждый вправе устраивать свою жизнь, как хочет и может. Но общество возвело жизнь таких людей в ранг национальной мечты. Я видел, как смотрела на этих беременных кукол девчушка лет шести, сидящая на коленях матери на сидении напротив. Таких взглядов раньше удостаивались шедевры искусства и статуи богов. Ребенок, восхищенно взирающий на украшенное атрибутами сытой и беззаботной жизни, но безмозглое и порочное божество - вот, что страшно, вот, что злило меня. - Ты сказал, что не спал трое суток, - Аня прервала мои затянувшиеся размышления, - почему? - От меня ушла девушка, - я впервые сказал это вслух. Слова отдались в голове страшным эхом, заставили вздрогнуть. Аня потупилась и молчала. - Ушла, - повторил я. Эхо одинокого слова было еще страшнее, чем от предыдущей фразы. - А я ведь любил ее! Весь этот дом, все это - для нее. - Вы поссорились? Она не могла спросить ничего другого. - Нет, Анечка, - ответил я. - Она просто ушла. К человеку, который одним росчерком пера в чековой книжке, даст ей больше, чем я за год. - О... - Я не виню ее. Каждый устраивает свою жизнь сам. Что ж, она избрала такой путь... Я замолчал. Печаль снова поднялась со дна души, таща за собой боль и страх. Аня смотрела на меня с состраданием. - Теперь понятно, откуда твоя злость. - Разве? - спросил я. - Ты ведь сказала, что я и в университете таким был. И потом, я совсем не злюсь. Проблема в моем романтизме... - В романтизме? - ее глаза широко открылись. - В это трудно поверить, правда? - усмехнулся я. - Романтик Вася. Это даже звучит нелепо. Но так и есть. Я думал - мы все сможем, все у нас будет, думал, что всегда смогу удовлетворять ее потребности в деньгах. Но ошибся. Нашелся тот, кто может делать это лучше. Больше денег, высокое общественное положение, выбор в его пользу естественен. Но какой-то кусок меня, который всегда верил в любовь, такую, как в книгах, теперь болит, как гнилой зуб. - Вася, это очень грустно, - пробормотала Аня. - Но ведь жизнь продолжается. Я скривился. - Да, продолжается. Поэтому я сижу здесь, с тобой, пью чай и думаю, что будет дальше. Спать боюсь, потому что она снится, делать ничего не могу - не вижу смысла. - Всегда можно найти помощь, - сказала Аня. - Вокруг тебя много людей. - Людей мало, - пробормотал я. - В основном, двуногие недоразумения. - Они могут помочь тебе, - она словно не расслышала моей реплики. - Тебе нужно лишь перестать смотреть на людей свысока. Ведь ты такой же, как они. Эта фраза взбесила меня. Философ, без пяти минут кандидат наук, а говорит вещи, избитые до пошлости, при этом еще и ведет себя, как героиня какого-нибудь бесконечного телесериала. Считает себя сейчас моей спасительницей. Тоже мне, потертый луч света в темнице! Я достал сигарету и закурил. Стеклянный столик бесшумно откатился в сторону на маленьких роликах, Аня проводила его взглядом. - Значит, они могут помочь? - спросил я тихо и задумчиво. - Конечно, - с готовностью кивнула она. - Но как? - спросил я. - И откуда они знают, что нужно сделать, чтобы помочь мне? - Есть такие люди, - улыбнулась она, - альтруисты. Они делают все для других. Уверена, среди них найдутся желающие помочь тебе. - Ты альтруистка? - спросил я. - Да, - ответила она. - И ты хочешь мне помочь? - Ну... да, - сказала Аня неуверенно. - И знаешь, как это сделать? - Возможно... - Я расскажу тебе. Встав, я одним шагом покрыл расстояние до ее кресла и остановился очень близко, так, что ее колени оказались между моих ног. Теперь лицо Ани было чуть ниже пояса моих брюк, член тут же натянул легкую ткань, чуть не касаясь ее губ. Она не заметила этого, или не хотела замечать. - Я боюсь спать, - сказал я горестно, глядя перед собой. - Касси, моя девушка... я купил кровать для нас, очень дорогую. Теперь она пугает меня. Не могу спать в ней один. Если бы ты знала, что мы вытворяли в этой кровати. Она там, в спальне. И я вскинул правую руку, указывая за спину Ани. Она инстинктивно повернулась, а я быстро дернул вниз молнию на брюках. Член вырвался на свободу и, когда Аня повернулась ко мне, закачался в миллиметре от ее бледных губ. - Вася, - прошептала она. - Ты не представляешь, что она делала своим ртом, - прошептал я. - Своими губами и языком. Воспоминания об этом лишают меня сил, из-за них я не могу спать. Ты можешь и должна помочь мне прогнать их. - Вася, - повторила она чуть громче и попыталась встать с кресла, но не смогла разогнуть колени. Я опустил левую руку на ее костлявое плечо и надавил вниз, заставляя сесть обратно. Аня опять опустилась в кресло, мой член скользнул по ее подбородку, губам и ткнулся в левую ноздрю. Она отшатнулась. - Только не кричи, - прошептал я, - это бесполезно. Звукоизоляция. Я обхватил ее голову правой рукой и потянул к себе. Член уперся в сжатые губы, она попыталась отвернуться. - Что же ты? Уже не хочешь мне помочь? А как же альтруизм? - я собрал рукой волосы на ее затылке и дернул вниз. - Соси! - Ооооо... умф! Рот Ани открылся от боли, и я тут же втолкнул член в его влажное тепло. Она пыталась отстраниться, упираясь в мои бедра руками, язык быстро крутился под членом, пытаясь вытолкнуть его, но тот был слишком глубоко. - Ну же, Аня, - я сжал ее волосы чуть сильнее, - не нужно дергаться. Ты ведь хочешь мне помочь, да? Сожми губы, но не зубы и тяни воздух в себя. Тогда я отпущу волосы. Она смотрела на меня со страхом и укором. Мне нравился этот взгляд. Ее губы сжались, и члену стало совсем и приятно. - Да, - прошептал я, полузакрыв глаза. - Так хорошо. Обхватив ее голову обеими руками, я стал двигать ее, то приближая, то отдаляя, медленно, наслаждаясь каждым движением. - Дыши, - сказал я. - Соразмеряй дыхание с ритмом движений. Это легко. Временами ее нос касался моего живота, и я замедлял движения, наслаждаясь глубиной рта, несколько раз я почти вынимал член, оставляя в ее губах только кончик, чтобы, через пару секунд снова загнать его на самую глубину. - Да, это как раз та помощь, которая была мне так нужна, - прошептал я, - это не просто помощь, это акт орального альтруизма. Как же хорошо! Возбуждение нарастало, ритм движений ускорялся. Я уже не вынимал члена, наоборот, старался загнать его поглубже. Аня пыхтела, с губ капала слюна, в носу клокотали сопли, но руки, протестующе упиравшиеся в мои бедра, переместились на ягодицы и ритмично сжимали их. - Да, Анечка, о, да, - стонал я. В момент оргазма я пальцами зажал ей нос, крепко прижал голову к животу, так, что ни одного сантиметра моего члена не осталось снаружи. Через миг сладостное, томное и сильное ощущение пронизало все тело, я почувствовал мощь пульсации, с которой мое семя полилось в девственное горло альтруистки. Ее взгляд, помутневший еще в середине орального соития, не изменился, ритмичными глотками она проглотила все, до капли. Я разжал пальцы, она шумно вдохнула. - Осталось немного, - я дрожал и еле стоял на ногах. - Тебе нужно высосать остатки... Еще несколько движений - и член стал терять твердость. Я медленно вынул его, убрал в брюки и, застегнув молнию, отступил от Ани. - Спасибо, друг мой, - сказал я с наигранной проникновенностью. - Я никогда не забуду, как ты спасла меня в трудную... Не дослушав, Аня вскочила с кресла. Через секунду хлопнула входная дверь. Я улыбнулся, подошел к бару и налил себе коньяка. Выпив, вошел в спальню и рухнул на кровать. Страха больше не было. Касси не приснилась. Разбудил меня сигнал мобильного, но не моего. В гостиной, в кресле лежала забытая Аней сумочка. Я достал из нее телефон и прочел сообщение. "Забыла у тебя сумку. Зайду завтра в 19. Ок? Аня". "Ок", - ответил я. Положил телефон в сумку и улыбнулся. Похоже, что альтруизм действительно неплохая штука. Видимо, справившись с первым потрясением, Аня решила, что все прошло не так уж плохо. Что ж, я воспользуюсь ее альтруизмом, пока не подыщу кого-то посимпатичнее. Я подошел к большому портрету Касси, снял его со стены, вынул из рамы фотографию, порвал ее и пошел в кухню, кремировать останки изображения бывшей возлюбленной. Пепел выбросил в унитаз. Стоя над черными хлопьями, быстро намокающими в воде, достал член и прицелился. - Наш ответ буржуйским подстилкам, - торжественно сказал я и, не выдержав, захохотал. Желтая струя ударила в пепел фотографии.

[alenevsky]

'Magnetto' ззззз как романтично, хех где те годы :)

[Dep6ec]

Нашел что-то познавательное:) Пополнение словарного запаса: АЛЬТРУ˜ИЗМ, –а, м. (книжн.). Готовность бескорыстно действовать на пользу другим, не считаясь со своими интересами.

[ludowik]

Да Magnetto рассказы просто супер!!!

[skylight]

Для брошенных влюбленных

Когда-нибудь тебя бросала женщина, друг?
Помнишь ли, как тебе было больно?

Несмотря на твои уверения в том, что на такие мелочи тебе плевать и на все попытки показаться матёрым циником и похуистом, который вообще-то всегда САМ бросает баб, я уверен, что ты помнишь. Ведь здесь и предательство, и чувство собственной несостоятельности, и холодная кислота ревности (её больше всего). И горькое чувство удивлённой покинутости, словно у телёнка, который мирно посасывал тёплое вымя, а ему обухом промеж беззащитных шелковистых ушей. Телятинка нежная.

Ты просыпаешься на мокрой подушке, и стыд, стыд, ведь мужчины вроде бы не плачут.
Пытаешься извести, выскоблить её образ из себя, но на этой стадии это под силу только героину. Проблема лишь в том, что у этого замечательного лекарства есть одно маленькое побочное действие: за полтора года переделывает человека в полноценное насекомое. Которому, справедливости ради надо отметить, действительно похуй на всех баб планеты. Но насекомые долго не живут.

Ты напиваешься до поцелуев её фотографий.
Следующая стадия деструктивна: ты эти фотографии рвёшь.
Оставляешь только детскую, в смутной надежде на то, что так будет легче простить.

Тебя мучит желание увидеть её, объясниться (хотя объяснялись уже хУеву пирамиду раз), но тот факт, что ушла она не просто в простительную пустоту, а к другому, делает предполагаемую встречу с ней социально опасной, потому что вдруг она придёт с ним, а в тюрьму неохота.

Звонки твои невменяемы и истеричны, ты сам себе противен, потому что понимаешь, что выглядишь дрожащим, шмыгающим слабаком, а так хочется быть сильным.

А как бы поступил сильный человек, ставший вдруг ненужным на ярко освещённой сцене?
Удушил бы (привет, Отелло, психованный ниггер) подлую предательницу? Спятил бы, дико хохоча, и обоссал суфлёра? Завыл бы в софиты? Дуэль, дуэль? Нет, не то…

Переместился бы в уютные сумерки зрительного зала, и наблюдал, что же будет дальше.
Ведь это так интересно и познавательно. Позволяет глубже постигнуть природу человека, потому что на себе её не всегда познаешь – сидя в мешке трудно судить о его цвете.
Некоторые эпизоды представления болезненны, но ничего. Финал окупит. Главное досмотреть.

Вот, значит, она. Она, на которую невозможно спокойно смотреть, потому что помнишь каждую… Так, стоп. Эмоций не нужно – они мешают наблюдать. Это просто баба.

Вот, значит баба, а вот он. Её новый.

Идут, держась за руки, он сдержанно шутит, она смеётся, прямо как с тобой когда-то. Походка, как всегда, обнаруживает в ней богиню.
Даже юбка на ней та же, с невидимыми уже следами твоего семени, это тогда, в парке…
Fuck this. Не вспоминать.

У них всё только начинается, милая, почти безупречная стадия. Она даёт ему по нарастающей: всё чаще и изощрённее, балует.
Не нравится видеть их секс? Нет уж, ты смотри. Когда слёзы уйдут из твоих глаз, ты присмотришься и увидишь, что даёт она ему примерно так же, как давала когда-то тебе, и даже с одним, тускло радующим тебя различием – не глотает.
Он ебёт её то остервенело, то лениво. На это почти невозможно смотреть, но ты должен, чтобы исцелиться.
«Целуйся с ней, уёбок, в этих губах не раз бывал мой член, целуйся, стараясь не думать об этом» на данном этапе остаётся спасаться вот такими низменными мыслями.

Она поёт по утрам, и это, пожалуй, самое невыносимое, - она счастлива.
Это самая болезненная часть спектакля, и к счастью она подходит к концу. В силу вступает следующая стадия (как раз та, на которой она тебя бросила).

Он начинает изменять ей, но делает это незаметно, а тебе и жаль её, и нет. Больше хочется набить ему ебало, потому что те две дуры, которых он поёбывает, не то что некрасивее – вообще непонятно, как на них может что-то, кроме взгляда гинеколога, подняться.

Проходит полгода, и наблюдать становиться всё легче. Легче, оттого, что, во-первых, привык, а во-вторых, свежесть и новизна в их отношениях прошла, и постепенно подползает позёвывающая бытовуха.

Он, посрав, забывает про освежитель, и она, зайдя в туалет после него, брезгливо зажимает нос. Ты улыбаешься. Дыши полной грудью, сука, ведь это любовь твоя так пахнет.
Суп, приготовленный ею, пересолен, а он дико хотел есть, швыряет ложку на стол, и уходит в кафе.
Она, ловко мастурбирующая в ванной, потому что он перебрал катанки и в силу недопустимого качества (и уж тем более количества) алкоголя в крови временно утратил общесоциальные (не мог даже ходить) функции и эрекцию.
Он поднимает трубку назойливо звонящего телефона и слышит оттуда: «Э, сющай, Лэну пазави».
Убираешь сотовый в карман и с любопытством созерцаешь. Шум, крик, рамс. Ай, нехорошо.
Она задерживается на работе, приходит пьяная. Снова скандал, летает посуда и вещи, он из последних сил сдерживается, чтобы не ударить её, потом всё-таки не выдерживает, и бьёт. Не кулаком, но так, что она кубарем летит в угол. Ты невольно сжимаешь подлокотники кресла. Хочется тоже выйти на сцену, и немного поучаствовать. Взорвать ему ебало, например. За то, что поднял руку на ту, на которую ты и голос-то повысить не смел. Но ты всего лишь зритель, да и то нелегальный, так что роскошь такую себе позволить не можешь. Сиди бля и смотри.
Она, пошатываясь, встаёт, шипит «уууйййёбок», снова падает. Непонятно, то ли это нокдаун, то ли синь. Он испуганно бросается к ней. Склоняется. Со звучным мясным шлепком она наотмашь хлещет его по лицу. Какое-то время они уморительно дерутся. Ну как дерутся – он ловит её беспокойные руки, которые пытаются вцепиться ему в голову. Всё (думаешь ты), такая гордая натура, как она, побоев не простит. Теперь точно расстанутся.
Но тут он размашисто рвёт на ней платье, и у них вспыхивает свирепый примирительный секс, когда в каждой хлещущей фрикции одновременно и месть и сладость, и зачатие и удар ножом.
Не расстались. А ты-то думал, что знаешь её?

Вот она слегка с пузом, варит вермишель на кухне. Не поёт. На соседней конфорке что-то ожило и вскипело, она шепчет: «ёбанаврот». Он поднимает глаза от газеты и спокойно говорит: «Ещё раз услышу – получишь в дыню». «А тебе, значит, можно матом ругаться?». «Баба – это другое»- замечает он весомо, и хоть тут ты с ним полностью согласен.

Пельмени, носки, степенные прогулки в парке. Котлеты (покупные), ночнушка, телевизор. Микроволновая печь, бигуди, растянутые семейники. И всё.

И всё у них вроде бы хорошо, но как-то пронзительно скучно, скучно. Эмоции остывают, краски выцветают. Даже ебёт он её уже в удобно отлаженных, ненапряжных позициях.

Тебе уже не хочется досматривать, и так понятно, что будет дальше:

…утомительно стандартная свадьба (туфелька с шампанским, две драки, блюющий с балкона тесть, неутешительное сведение баланса пропитого и подаренного).

…вот он встречает её, бледненькую, из роддома, а дальше совсем неинтересно. Ты невольно дремлешь в кресле, просыпаясь только от их ссор, а потом и от ссор этих просыпаться перестаёшь, поскольку из бурных драйвовых постановок они трансформировались в вялотекущую вражду с блёклыми вспышками взаимных обвинений и убийственным молчанием как главным козырем.

Зеваешь. Наблюдать становиться невыносимо незачем, ибо боль ушла, обида растворилась… Вся исключительность, мнимо присущая этой женщине, растворилась тоже. Теперь это действительно – просто баба.

Внешнее очарование театральных мистификаций обернулось само против себя, а яркая концовка, которая, как режиссёрский ход, может и спасла бы спектакль, непременно включала бы в себя элемент трагедии, а этого (по-крайней мере ей) ты не желаешь. Пусть живёт как хочет, учит блоки, потому что при её гоноре и его нетерпимости пиздить он её будет часто. Пусть, их дело. Acta est fabula.

Выходишь на улицу из темноты и духоты чужой жизни. Стираешь номер её телефона из одной памяти, затем из другой. Всё, нет такого номера. Свободен. Время широким языком всё-таки способно зализать любую рану. Главное – не ебануться в самом начале.

А дома, из детской её фотографии (где она в белой панамке сидит на корточках, шаловливо высунув кончик языка) складываешь кривой самолётик, запускаешь его с балкона и наблюдаешь, как он по сужающейся спирали улетает вниз, в лужу, в никуда.

Сообщение отредактировал skylight: 19 Ноябрь 2008 - 13:15

[plCRIT]

skylight, отличный рассказ) спасибо)

[Kosiakus]

Для всех кого напрягают отказы и неудачи.

Автор - я

Без названия.

Он сидел за зеленым, таким мягким и шершавым, суконным столом казино, и играл. Он сидел здесь уже двенадцать часов, не вставая с места и двигаясь не больше необходимого, хотя времени не видел и не ощущал. Не ощущал потому, что ему уже давно было все равно, и лишь где-то в глубине души билась, налитая кровью, жилка надежды: «Может быть, сегодня? Может быть, сейчас мне наконец-то повезет? Наконец-то получится?»
А вокруг творилось, уже ставшее привычным, пресным и безвкусным, как жвачка, невообразимое безумство. Игроки за другими столами давно бросили свои игры и превратились в наблюдателей, в безликую, колышущуюся, серую массу статистов, скандировавшую, словно фанаты на боксерском матче, его имя. За их спинами иногда мелькал директор казино, будто хамелеон меняющий цвет лица с белого на красный.
Он продолжал играть. Наверно, если бы не толпа болельщиков, его давно бы вышвырнули из игорного дома, предварительно избив до полусмерти, сгрудившиеся неподалеку амбалы-охранники. Так уже было ранее, и он знал это, и именно поэтому выбрал самое дорогое и престижное казино в городе, казино, основной капитал которого – репутация.
Крупье, в насквозь мокром от пота фраке, в очередной раз вытер платком лоб.
- Делайте ваши ставки, господа! – едва слышно прохрипел он.
«Господа?... Почему господа, ведь я же за столом один…» - тяжело и медленно подумал он и механическим, лишенным всяческих эмоций, голосом ответил «Двенадцать, черное...» и дотронулся до огромной груды фишек лежавшей перед ним. Он даже не думал, что столько фишек есть в этом казино вообще.
Шарик, весело тарахтя, побежал по кругу, и на зал обрушилась тишина. Все замерли, несколько сотен пар глаз следили за радостно подпрыгивающим, словно щенок на прогулке, шариком.
А он встал и, не оглядываясь, пошел к выходу. Он уже знал, что опять выиграет.
Толпа игроков, оставшаяся возле стола, в очередной раз взревела, и зал раскололся аплодисментами, тишина разлетелась на куски, взметнулась и пылью осела на стенах. Все верно, игроки всегда радуются, когда казино проигрывает.
Ему было все равно, он просто шел к выходу.
И вдруг, когда он уже взялся за ручку двери, его схватил за плечо какой-то человек, не человек даже, а так, человечек, в измятом пальто и сильно потертой шляпе. Странно, здесь и в таком виде? Видимо, охрана полностью отвлеклась на его игру…
Он поднял на человечка глаза и наткнулся на холодный, обвиняющий и судящий его взгляд серых глаз, заранее налитых готовыми пролиться при очередной неприятности истерическими слезами. Поджатые, нервно подрагивающие губы человека разошлись, и человек выдавил:
- Почему?… Почему вам?! Почему всегда только вам?!!!! Почему вы можете уйти из казино, оставив за плечами выигранное только что состояние, в то время как меня бросает жена, из-за того, что я не могу её обеспечить?!!! Почему вы ездите на Мерседесе, а мне приходиться добираться до работы на автобусе?!!! По какому праву вам всегда везет, а я всегда неудачник?!!!
Он молчал и просто смотрел на визжащего, как кошка, которой прищемили лапу, человека. Смотрел пустым и безжизненным взглядом, в котором медленно кружился пепел его давно истлевшей души. Он молчал не потому, что ему было нечего сказать, а потому, что было незачем говорить.
Он мог бы объяснить этому жалкому, бедному, считающему себя несчастным, человеку, как бесценны поражения, ведь именно на их горечи замешана эйфория побед. Он мог бы рассказать, как последние несколько лет скитался по разным городам, играя в казино и участвуя в лотереях, всего с одной целью – проиграть! Хоть один раз!! Проиграть!!!!! Но наверно его просто прокляли боги, и он выигрывал. Cнова… Снова… И снова. Он мог бы объяснить, что ценность вещи заключена именно в возможности потерять её.
Мог, но не стал. Этот глупый, зацикленный лишь на себе человек все равно не услышал бы его.
Поэтому он просто открыл дверь и шагнул во тьму осенней ночи.

Сообщение отредактировал Kosiakus: 21 Ноябрь 2008 - 07:11

[Отбойный Молоток]

Magnetto прочитал оба рассказа но зацепил второй, мне он очень близок не знаю почему... так обидно что он убил в себе романтика которым был раньше, так жестоко... почти плакал...(((

Сообщение отредактировал Отбойный Молоток: 24 Ноябрь 2008 - 01:45

[Tolstyi]

У. Ливингстон Ларнед

О чем забывают отцы

Послушай сынок, я разговариваю с тобой, когда ты уже спишь. Ты подсунул свою ручонку под щеку, к твоему лбу, на котором виднеются маленькие капельки пота, прилипла прядь твоих светлых волос. Я тайком проник в твою комнату. Только что, несколько минут назад, когда я сидел в библиотеке и читал свои бумаги, меня неожиданно захлестнула волна раскаяния. Я здесь около тебя, и я осознаю вину перед тобой.
Сынок, вот о чем я размышляю сейчас: я сегодня сердился на тебя. Я отругал тебя за то, что, собираясь в школу, ты не умылся как следует, а лишь размазал полотенцем грязь по лицу. Я сделал тебе выговор за то, что ты не вычистил свои ботинки. Я сердито накричал на тебя за то, что ты уронил что-то на пол. И за завтраком я нашел повод для замечаний. Ты расплескал чай. Ты плохо жевал во время еды. Ты ставил локти на стол. Ты намазал слишком толстый слой масла на хлеб. А когда ты уже начал гонять мяч по двору, а я собрался уезжать по своим делам, ты помахал мне рукой и закричал: «Пока, папа!», а я лишь нахмурил брови и сказал: «Не забывай держать спину прямо!».
Затем, все повторилось вечером.
Возвращаясь домой, я подсмотрел, что ты играешь в стеклянные шарики, стоя на коленях, а на твоих чулках виднелись дырки. Ты шел впереди меня, и я не думал, как это унизительно для тебя, ведь все это происходило прямо на глазах у твоих товарищей. Чулки стоят дорого, и если бы ты покупал их сам, то был бы более осторожен! Подумать только, сынок, это сказал твой отец!
Позже, ты помнишь, когда я читал в библиотеке, как неуверенно ты вошел и виновато посмотрел на меня. Я оторвался от своих бумаг и был недоволен неожиданной помехой. Ты в нерешительности стоял в дверях. «Чего тебе» - резко спросил я.
Ты без слов стремительно бросился ко мне, обхватил меня руками и поцеловал. Твои маленькие руки сжимали меня, и я чувствовал такую любовь которой только Бог мог наполнить твою душу, и сила ее была такова, что даже мое пренебрежительное отношение не могло ее уменьшить. А затем ты ушел, и я слышал твои шаги вверх по лестнице.
И что же, сынок, прошло несколько мгновений после твоего ухода, как бумаги буквально вывалились из моих рук. Я испугался и силы оставили меня. что я привык делать, я привык обвинять тебя, привык делать тебе замечания, и это была моя награда тебе за то, что ты ведешь себя так, как и должен вести себя обыкновенный мальчишка. Нет, я люблю тебя. Дело в том, что я ожидаю от тебя слишком многого, а ведь ты еще ребенок. Я оцениваю тебя мерками своего возраста.
А в твоем характере столько замечательного, прекрасного, искреннего. Твое маленькое сердце может быть таким же сверкающим, как свет восходящего над холмами солнца. это ясно хотя бы потому, как ты, не помня себя, бросился ко мне, поцеловал меня и пожелал спокойной ночи. Нет ничего важнее этого сынок. Я пришел к твоей кровати, и стою здесь в темноте на коленях, и мне очень стыдно.
Но это слабое оправдание. Я знаю, ты не поймешь этого, если я скажу это днем, когда ты проснешься.
Но завтра я стану настоящим папой! Я стану твоим другом, я буду страдать вместе с тобой и смеяться, когда смеешься ты! Я прикушу себе язык, если вдруг мне в раздражении захочется отругать тебя. Я словно молитву буду повторять себе: «ОН - лишь мальчик, маленький мальчик!»
Я думаю, что видел в тебе взрослого мужчину. Ты спишь, утомившись за день, свернувшись калачиком под одеялом, и я вижу, что ты еще ребенок. Ведь совсем недавно твоя мать еще носила тебя на руках, а ты клал свою головку ей на плечо. Я слишком многого хотел от тебя, да, да, слишком многого.

[Отбойный Молоток]

Tolstyi тоже респект... но реально знакомых книг которые стоило бы выложить... но тоже были случаи от которых душа болит... просто кидайте рассказы которые уже кто то пережил... Magnetto ещё раз спасибо за эту тему...

[Elessar]

Блин, первый рассказ самая жесть..ну зачем??? Это ж просто невыносимо читать!!

[KeDa]

Magnetto, впечатлил второй! Вот я постараюсь историю из своей жизни(ДОД) расписать на этой неделе!